На следующий день Джозеф должен был отправиться во главе патруля выслеживать браконьеров вдоль по реке Ура, и я уговорила его взять меня с собой. Тана — самая большая река в
Кении, и ширина ее возле устья Уры около трехсот ярдов. 

Оттуда мы и отправились в поход, потревожив небольшое стадо бегемотов, которые успели выразить свое недовольство громким сопением, изрыгая фонтаны воды, прежде чем их неуклюжие, блестящие тела погрузились в воду.
Мы тихо продвигались через густой кустарник вдоль берегов этой чудесной реки, где мне так много пришлось бродить когда-то с Эльсой. Ее лагерь находился в нескольких милях вверх по течению, и каждый шаг здесь был связан с горькими для меня воспоминаниями. Внезапно я споткнулась о поваленное дерево, упала и сильно ушибла ребра. 

Я попыталась не обращать внимания на боль в груди, но двигаться становилось все труднее. Делать, однако, было нечего, и я шла вместе со всеми, пока мы не увидели на противоположном берегу браконьера, который натянул лук, целясь в невидимую жертву. Чтобы помешать ему спустить стрелу, Джозеф выстрелил в воздух, а два егеря бросились вброд через реку. Следом пошел Джозеф, и они исчезли в густом кустарнике. 

Остальные, напряженно прислушиваясь, простояли в полной тишине, как мне показалось, целую вечность. Наконец все трое возвратились — они шли вброд, по пояс в воде, держа винтовки над головой.
Оказывается, когда егеря погнались за удиравшим браконьером, на них напал носорог. Должно быть, ему-то и предназначалась стрела браконьера. Люди мгновенно взобрались на дерево, и носорог продержал их в осаде так долго, что браконьер успел скрыться. Когда подошел Джозеф, он не увидел уже ни носорога, ни браконьера. Вскоре мы заметили еще троих браконьеров, расставлявших ловушки на крокодилов у дальнего берега; но прежде, чем егеря успели перебраться на тот берег, их и след простыл. Ускользнуть браконьерам помогла густая растительность. Когда же мы нашли еще ловушки, остатки недавних костров и следы людей за колючей оградой возле могилы Эльсы, Джозеф приказал патрулировать эту местность в течение недели.
Мне очень хотелось узнать, как поживает Пиппа, но для ее же пользы и из-за ноющей боли в груди я решила подождать еще сутки. И только тогда мы отправились к ней, захватив мясо зебры. Мы нашли ее в роще, очень голодную.

 Она подошла ко мне, а на Локаля и помощника не обратила никакого внимания; не взглянула на них она и тогда, когда они на прощание застрелили для нее птицу. После этого мы приехали только через два дня, и Пиппа опять ждала нас и опять очень исхудала. Было совершенно ясно, что она не охотится, целиком полагаясь на нас. Как ни тяжело мне было морить ее голодом, но это было единственное средство вернуть ее к свободной жизни. Даже если она не сразу научится добывать пищу, она все же узнает таким образом законы зарослей быстрее, чем оставаясь в лагере. Кстати, никто не мешал ей прийти в лагерь, если она проголодается.
Но мы все же решили навещать Пиппу ежедневно. Я очень любила часы, которые мы проводили вместе. Хотя Пиппа никогда не проявляла свою привязанность так открыто, как львы, я знала, что она довольна и счастлива, когда лежит возле меня и мурлычет, пок а я ее рисую.
Как это ни грустно, но мои ушибленные ребра давали знать о себе при каждом вздохе. Наконец у меня уже не хватило сил терпеть боль, и на самолете скорой помощи я вылетела в Найроби. Там, в больнице, меня продержали пять дней. 

Как только мне стало лучше, я пошла навестить Угаса. Он был собственностью Национального парка и жил в Питомнике для диких животных с тех пор, как закончились съемки фильма «Рожденная свободной». Меня он узнал сразу и с жалобным стоном стал тереться своим мягким носом сквозь решетку о мои руки. Он беспокойно шагал вдоль решетки, пока служитель рассказывал мне, что в Питомнике появилось много львов и их стало трудно содержать. Он намекнул, что теперь самое время попытаться снова забрать Угаса, тем более что никто не решается к нему подходить — таким он стал опасным. Несомненно, наш добряк У гас стал таким только из-за условий, в которые его поместили, да и кто из нас не вышел бы из себя в подобной обстановке? Как только я вернулась в Меру, мы с Джорджем стали добиваться разрешения выпустить Угаса на волю, и вскоре оно было получено.
Пока меня не было, Пиппой занимались мой помощник и Локаль. Они с гордостью сообщили мне, что Пиппа отличилась — показала шакалу, кто тут хозяин. Увидев, что он подбирается к ее мясу, она кинулась на него, он спрятался за машину, но она выгнала его оттуда, подбросила в воздух и заставила удирать во все лопатки — хотя ей ничего не стоило прикончить его. К сожалению, все это произошло слишком быстро, и они не успели ничего сфотографировать.
В начале июля мой помощник вынужден был оставить нас, чтобы приступить к работе, которую ему уже давно предлагали. Я была огорчена его отъездом, но, пока Локаль охранял нас от всяких опасностей, помощник мне был не особенно нужен. В общем наши дни протекали мирно. В роще, где жила Пиппа, мы слушали крики суетливых ткачиков, которые, очевидно, решив, что под нашей защитой можно жить, стали строить гнезда на соседних деревьях. Мы слышали визгливый лай зебр, следили за буйволами и слонами, которые забирались в болото по самое брюхо и спугивали стайки цапель, затаившихся в тростниках. В это время года у жирафов появляются малыши — восхитительные существа с непропорционально огромными плечами и коленями, короткими шейками и слишком большими головами, увенчанными пока только двумя мохнатыми шишечками, на месте которых потом появятся короткие, похожие на пеньки рожки.
Джозеф часто присоединялся к нам, и мне была очень по душе та жизнерадостная уверенность, с которой он разрешал все вопросы. Но он вскоре должен был уехать на двухгодичные курсы инспекторов по охране животных в Мвека-колледже в Танзании и дожидался только возвращения директора.
С недавних пор у Пиппы появилась кровоточащая опухоль возле одного из коренных зубов и стали шелушиться подушечки на лапах. 

Быть может, я кормлю ее неподходящей пищей? Если гепардам действительно необходимы перья, хрящи и другая грубая пища, то Пиппе этого явно недоставало, потому что Джордж обычно приносил ей мясо, а когда мы стреляли для нее птиц, она не притрагивалась к перьям и потрохам, предпочитая жир у основания перьев. 

Вообще она не знала, как обращаться с птицами, которых мы для нее добывали, и нам самим приходилось потрошить их для нее. Поэтому я просто увеличила дозу витаминов в ее молоке, надеясь, что это поможет ей быстро поправиться.
Но тут она снова исчезла на два дня, и мы нашли ее, очень похудевшую, возле Скалы Леопарда. На этот раз она впервые ушла от болота, где поселилась тридцать восемь дней назад. Я никак не могла понять, почему она отправилась путешествовать, но все объяснил свежий след самца гепарда, обнаруженный возле Скалы Леопарда.
Тем временем вернулся директор. Он посоветовал нам купить новый лендровер для заповедника на деньги, полученные за книгу об Эльсе. Для этого нам пришлось вылететь в Найроби, и я воспользовалась случаем, чтобы посоветоваться с ветеринаром. От болезни десен он прописал Пиппе таблетки ледеркина, на подушечки лап — мазь терракортрил, а чтобы она не слизывала лекарство, следовало взять в аптеке особый аэрозоль, который мгновенно высыхает. Когда мы вернулись, мне понадобилась вся моя хитрость, чтобы Пиппа разрешила обрызгивать подушечки лап ледяной жидкостью. Она сразу невзлюбила эту процедуру и старалась перехитрить меня, пряча лапы под брюхо или бросаясь в сторону, как только я появлялась с ненавистным лекарством. Когда эти хитрости не помогали, она вышибала пузырек у меня из рук и закапывала его в пыль. Но все же мне удалось продолжать лечение, и вскоре Пиппа совсем поправилась.
Я смотрела, как она гоняет конгони и страусов, и думала, что она многому научилась с тех пор, как играла в прятки среди розовых кустов с детьми Данки. Теперь ей ничего не стоило цапнуть за ногу слона. Из всех живых существ ей внушали почтение только крокодилы — она так осторожно прыгала через реку, что было ясно, что она трусит. 

Она изводила меня, когда я хотела сфотографировать ее прыжок через речку, — принюхивалась и медлила до тех пор, пока я, потеряв терпение, не отворачивалась; тут-то она и прыгала. Если мне хотелось снять, как она балансирует среди тонких веток пальмы дум, она усаживалась с безразличным видом, словно не замечая, что я уже навела на нее камеру; но как только, отчаявшись, я сдавалась, она принималась совершать головокружительные воздушные номера, да еще между делом шлепала меня по ногам, чтобы я осознала, как ловко меня одурачили.
Следующая отлучка продолжалась восемь дней. Когда мы ее искали, нам попалось столько львиных следов возле рощи, а в самой роще столько поваленных слонами деревьев, что я уже стала опасаться, не перебралась ли Пиппа в более спокойное место. Вернулась она с равнины за болотом в отличном состоянии, хотя и голодная.
Слоны в последнее время повадились на кукурузные поля у подножия гряды Джомбени и нанесли фермерам такой урон, что те потребовали перестрелять их. Чтобы избежать этого, директор решил прогнать «мародеров» в заповедник, посыпая на них с самолета кукурузную муку, пропитанную «человечьим духом». 

В проведении этого хитроумного эксперимента он предложил участвовать и мне. Прежде чем поднять в воздух свой двухместный самолетик, он выдал мне несколько бумажных мешочков, наполненных толченой кукурузой, в которую были прибавлены лоскутки ношеной одежды африканцев. Пролетев над владениями Пиппы, мы оставили позади широкие болота, где было полно животных, и полетели к холмам. Там мы заметили несколько стад слонов; услышав треск самолета, который пронесся у них над головами, гиганты в панике бросились сквозь заросли. Быстро кружа над бегущими великанами, директору удалось направить их в сторону заповедника, а потом он прибавил им прыти, посыпав сверху «пахучей» кукурузой.
Вечером директор приехал к ужину, чтобы обсудить свои проекты по благоустройству заповедника, которые он хотел осуществить на средства из Фонда Эльсы. Лагерь освещался яркой лампой, и директор предложил мне устроить заслон из пальмовой циновки, чтобы скрыть свет. Когда я без особого энтузиазма велела поставить заслон, мне стало понятно, как действуют стены на настроение заключенных. Я так привыкла к открытым пространствам, что предпочитала проводить вечера с другой стороны заслона, в темноте — здесь я себя чувствовала частью окружающего мира, а там я была просто в освещенной клетке.
Пиппа оставалась возле рощи только четыре дня и снова пропала. Через два дня наша поисковая партия встретила ее на полпути между болотом и лагерем, но она опять ушла на три дня, а потом, 9 августа, окончательно исчезла.
К сожалению, именно на утро этого дня я назначила отлет в Найроби, к доктору, потому что меня мучили боли в почках. Отложить полет было невозможно, и я оставила Пиппу на попечение Локаля. В Найроби я зашла в Питомник для диких животных, чтобы узнать, когда можно забрать Угаса. Заодно я попыталась выяснить у специалистов по гепардам, почему Пиппа, которая так счастливо прожила три месяца сама по себе, внезапно вернулась к цивилизации. Мне сказали, что молодые гепарды обычно до двух лет не расстаются с матерью, которая учит их убивать добычу. Я усомнилась в этой теории — Пиппа казалась такой независимой — и рассказала знатокам, что она уже проявила интерес к самцу. По их мнению, это было весьма преждевременно, потому что период спаривания у самок гепарда, как правило, наступает только в возрасте двух с половиной лет.
То, что Пиппа до сих пор не убивала добычу, доктор объяснил, сравнивая ее с недоношенным ребенком. Дело в том, что функция сосания у ребенка требует координированного действия пятидесяти шести мышц, а они развиваются только на седьмом месяце беременности, и, следовательно, младенец, рожденный до этого срока, сосать не способен. 

Должно быть, так же обстояло дело с Пиппой, когда ей давали цесарку: ее охотничьи инстинкты еще не проснулись. 

Но никто так и не сумел до конца объяснить мне ее поведение: три месяца провести на свободе в том возрасте, когда положено «сидеть у маминой юбки», а потом вернуться обратно. Но раз уж она нарушила «правила поведения» гепардов, я решила представить ей самой выбирать тот образ жизни, который ей нравится. При таких условиях ей будет хорошо, а я узнаю много нового о жизни гепарда на свободе.
Все три дня, пока я отсутствовала, Пиппа провела в лагере, но утром накануне моего приезда исчезла. На следующий день она объявилась возле Скалы Леопарда и я заманила ее в нашу машину, показав ей кролика. Мне его дали специалисты в Питомнике как особое лакомство для гепарда. Да, это действительно было лакомство! В косточках тушки находились необходимые ингредиенты, которые дает природная пища. Их не хватало в рационе Пиппы с тех пор, как директор запретил мне стрелять цесарок и я кормила ее только мясом. Пиппа съела кролика до последней шерстинки, а потом стала легонько трогать лапами мои ноги — так она всегда звала меня на прогулку. Теперь я знала, что ее охотничьи инстинкты еще дремлют, и спокойно наблюдала, как она катается в пыли, когда к ней подходит стадо газелей Гранта. Вожак плясал, приближаясь шаг за шагом, потряхивал великолепной головой и вызывающе фыркал, но она не обращала на него внимания, пока он чуть ли не наступил на нее. Тогда она села, и для газелей этого было достаточно — их как ветром сдуло. А Пиппа даже не подумала за ними гнаться и опять весело купалась в пыли.
В это время Джордж с увлечением следил за своими двумя львами. Гэрл в первый раз убила добычу — газель Томсона — в возрасте семнадцати месяцев, как раз в то время, когда у львов просыпается охотничий инстинкт. Теперь, после пяти месяцев на свободе, она за одиннадцать дней добыла павиана, канну и зебру, и Джордж видел, что она проделала это мастерски. Интересно, что Бой не пытался присоединиться к сестре на охоте и всегда оставался дома, хотя звать его к убитой добыче не приходилось — он первый набрасывался на еду. Поведение львов подтверждало наши наблюдения над детьми Эльсы, в том числе и тот факт, что львицы меняют зубы около года, а у львов постоянные зубы вырастают на два-три месяца позже. 

По-видимому, львицы развиваются раньше, чем львы.
За эти дни в наш лагерь не раз приезжали гости, но Пиппа не обращала на них внимания или попросту уходила. Она признавала только Локаля и меня; но если раньше она была с нами очень ласкова, то теперь иногда проявляла агрессивность, грызла пол моей палатки и покусывала меня за ноги. Ясно, что она была раздражена и искала, на ком сорвать злость. После наступления темноты она всегда уходила из лагеря. Я вполне понимала, почему ей не хочется оставаться в лагере на ночь: последнее время Торопливый Лев повадился бродить вокруг. Однажды ночью он разгуливал между нашими палатками больше часа и пыхтел так громко, что мне показалось, что он вот-вот вломится ко мне. Наконец какие-то львы ответили на его призывы и отвлекли его от нас.
20 октября в полночь меня разбудил звук машины: в ней сидел Джордж с Угасом. Оба измотались после девятичасовой дороги, и пока мы праздновали прибытие Угаса за чашкой кофе, чтобы согреть Джорджа, он сказал мне, что Угаса отпустили только на три дня. Это испытательный срок, и, если за это время он проявит свой «опасный» характер, его сошлют в зоопа рк в Уи пснейд. Поведав мне эти новости, Джордж перешел с кофе на виски и, подмигнув мне, заявил, что У гас остался таким же добродушным существом, каким мы его знали, и ему эта опасность не грозит. И действительно, он уже терся о решетку, чтобы лизнуть мне руку, хотя долгая тряская дорога вполне могла испортить ему настроение. Позднее оба они уехали в лагерь Джорджа.
Примерно в это же время директор Управления национальных парков, Мервин Кови, прилетел посмотреть заповедник. Нам всем очень хотелось, чтобы заповедник был передан в ведение Управления национальных парков. Этот день омрачила гибель жирафа: рано утром нам сообщили, что животное увязло в болоте, но, когда мы подоспели с веревками, блоками и лебедкой, было уже поздно. Я очень люблю сетчатых жирафов, и, когда я увидела, что животное лежит на боку с мордой, погруженной в воду, мне показалось, будто умер мой близкий друг.
Наступила жара, которая особенно чувствовалась в лагере, защищенном от ветра. Из-за этого у меня снова разболелись почки. Я так отекла, что стала похожа на рекламу автомобильных шин. И Пиппа тоже чувствовала себя здесь неважно. Мы поговорили с директором парка, и он предложил нам перебраться в Кенмер-Лодж, где в одном из домиков жить будет гораздо удобней. Для Пиппы это тоже будет лучше, потому что почти все гепарды заповедника живут как раз в той местности и она сможет найти новых друзей. Наконец, он выразил надежду, что я помогу привести в порядок жилой дом, который сильно обветшал после отъезда управляющего.
Кенмер был построен для леди Кенмер как частная резиденция, за которой следил управляющий. Это было прелестное место, где деревянные хижины располагались вокруг главного дома, в котором была просторная столовая с гостиной и большая веранда. Отсюда гости могли смотреть на Ройоверу, одну из пяти крупных рек заповедника, которая протекала внизу среди живописных скал. В ее глубоких заводях было полно рыбы и крокодилов. Перед домом был устроен плавательный бассейн, окруженный тщательно подстриженным газоном и яркими цветочными клумбами. Группа акаций защищала бассейн от солнца. Недавно это имение поступило в продажу и было куплено на деньги, собранные в Америке моей приятельницей Алоизой Бокер, с тем чтобы передать их правлению заповедника Меру. Пока решалась судьба заповедника, имение служило охотничьим домом, где посетители получали все, кроме питания. За рекой была посадочная площадка, связанная с имением асфальтированной дорожкой, которая вела к одной из главных дорог парка, — сам Кенмер расположен в тупике.
Мы укладывали вещи, предвкушая более комфортабельную жизнь в доме, до которого было всего лишь одиннадцать миль. В этот последний вечер в лагере я сидела и смотрела на Пиппу при свете луны. Она казалась такой счастливой, и как чудесно она приспособилась к новой вольной жизни! А меня теперь начинало грызть беспокойство — мне предстояло взять ее в гостиницу, где она неминуемо превратится в приманку для туристов, и все, что она до сих пор приобрела, может быть потеряно. На следующее утро я уговорила директора разрешить нам разбить лагерь в двух милях от гостиницы. Вскоре мы отыскали идеальное место для лагеря возле маленькой речушки Васоронги. В этом месте через нее как мост было перекинуто поваленное дерево, и можно было легко перебраться на равнину за рекой. Несколько больших деревьев давали густую тень. В какой-нибудь сотне ярдов выше по течению в Васоронги впадает Мулика, но теперь, в жаркий сезон, она высохла, так и не добравшись сюда от болота Пиппы. Многочисленные следы на песчаном берегу и среди прибрежной растительности показывали, что это место служит для отдыха многим животным. Через две мили Васоронги впадает в Ройоверу, которая ограничивает равнину, расположенную за рекой.
Единственным недостатком этого прекрасного во всех отношениях места была близость дороги, связывающей Скалу Леопарда с Кенмером; она проходила всего в трехстах ярдах от нас, но я надеялась, что нам удастся обеспечить себе относительный покой, если мы поставим все палатки «спиной» к дороге. Позднее я с той же целью водрузила два щита с надписями: «Экспериментальный лагерь — вход воспрещен». Наши палатки размещались под сенью двух величественных тамариндов; но их отполированные стволы, к сожалению, говорили нам, что не мы первые освоили это место. Пиппа влезала на деревья и наблюдала с высоты, как мы строим для нее небольшой вольер возле моей палатки, чтобы он служил ей убежищем по ночам, пока она не привыкнет к новой обстановке. Когда все было готово, она спустилась вниз, перебралась по упавшему стволу через Васоронги и исчезла на равнине. Мы пошли за ней и увидели, что она лежит на высокой ветке акации, опустив голову на передние лапы, и наблюдает за несколькими конгони. Солнце уже садилось, и я поторопилась поместить ее в вольер. Мне удалось заманить ее внутрь, но она в мгновение ока взобралась по сетке и очутилась на свободе. На ночь она устроилась возле моей кровати, но на рассвете исчезла. Мы пошли по следу и нашли ее на термитнике возле Кенмер-Лоджа — она наблюдала за козами, которых мы привезли с собой в качестве аварийного запаса мяса. Их пасла старшая жена Локаля.
Мне удалось отвлечь Пиппу: окликнув ее, я быстро пошла по звериной тропе, густо испещренной следами разных животных, Пиппу очень заинтересовали запахи, и, принюхиваясь, она медленно шла за мной до самого водопоя. Перед речкой мы пересекли выход известняка, спускавшийся небольшим обрывчиком к воде. Пиппа обследовала это место и, грациозно прыгая с островка на островок, добралась до зарослей камыша. Она чувствовала себя в своей стихии. Потом она бросилась на землю рядом со мной и громко замурлыкала. Нельзя было не разделять ее чудесного настроения.
Некоторое время мы просидели в тишине, а потом появился молотоглав. Совершенно неподвижно, склонив свою похожую на молоток головку, он смотрел в воду, молниеносно выхватывал оттуда мелкую рыбешку, легко переступал через камни и повторял эту процедуру. Тем временем появилась цапля голиаф и тоже принялась рыбачить. Потешный молотоглав был самым маленьким из местных аистов, зато голиаф, элегантный, в голубовато-сером наряде, был самой красивой и крупной из обитающих здесь цапель. Рябки стайкой сели у воды и долго пили; к ним присоединились голуби, которые быстро искупались в песке, прежде чем напиться. Пиппа наблюдала за всеми, полузакрыв глаза. Она слишком удобно устроилась, чтобы заниматься охотой.
Почему-то считается, что только человек способен отдавать себе отчет в собственных чувствах — да, в этот момент я действительно с особой остротой ощущала счастье и покой в душе; но откуда мы знаем, что животные не осознают своих переживаний? Почему не допустить, что и Пиппа знала, как ей сейчас хорошо?
Потом мы пошли вниз по течению к Ройоверу. Эту чудесную реку я полюбила еще с тех пор, как мы жили на ее берегу с Эльсой. Она берет начало в холмах Джомбени, как и большинство рек заповедника Меру, и протекает по самым живописным местам, спускаясь с лесистых склонов на равнину. Есть на ней водопады и узкие стремнины; вот она медленно течет по песчаному руслу, а за поворотом уже спешит по перекату. Завесы из лиан и ползучих растений, темно-красные стволы пальм рафий, склоняющих листья над заводями, где прячутся крокодилы, густая листва фиговых деревьев, оттеняющая кружевную сетку акаций, под которыми слоны скрываются от полуденного зноя, — все это можно увидеть на ее берегах. Как часто на склоне дня мы с Эльсой следили за стадом буйволов у водопоя или за осторожными маневрами малых куду и бушбоков — они всегда остерегались львов, которых привлекало наше появление.
Через густой колючий кустарник можно было ходить только по звериным тропам, и мы пошли по одной из них, пока не добрались до устья нашей речки. Здесь река ныряет в известняковый туннель, а потом впадает в одну из глубоких заводей Ройоверу. Я заметила много следов и помет бегемотов среди пальмового подроста и сообразила, почему Пиппа волнуется и идет сзади меня. Бесконечный шелест листьев пальмы дум у нас над головами, прерываемый то резким криком птицы-носорога, то робким голосом зеленой мартышки, заставлял ее нервничать еще больше. Наконец, когда на песке мне попался след питона в руку толщиной, я решила уйти подальше, от реки и вернулась на равнину, где Пиппа сразу успокоилась.
Мы пришли домой как раз вовремя: директор, кружа над лагерем на своем самолетике, сбросил какой-то сверток, который застрял в верхних ветвях тамаринда. Локаль не без труда вскарабкался на дерево, но Пиппа в несколько прыжков обогнала его и, казалось, посмеивалась, наблюдая за его неуклюжими попытками высвободить сверток из листвы.
На этом наши развлечения еще не кончились: мы опять пошли с Пиппой на прогулку и наткнулись на свежий след гепарда. Отпечатки были гораздо крупнее, чем у Пиппы, — ясно, что это был след самца. Пиппа принюхивалась к нему с большим интересом. Когда стемнело, мы заторопились домой, но чуть не столкнулись с восемью слонами, которые шли в ту же сторону, что и мы, и преградили нам дорогу. Чтобы они не успели окончательно отрезать нам путь в лагерь, ничего не оставалось, как обогнать их и перейти реку раньше. Пиппе этот бег наперегонки ужасно понравился, и она носилась от нас к слонам и обратно. Только добравшись до лагеря, мы почувствовали себя в полной безопасности.
Когда взошла луна и все близкие кусты стали серебристо-серыми, Пиппа уселась, прижавшись ко мне, положила голову мне на колени и замурлыкала. Я снова подумала, как немного нужно для счастья — ощущать рядом существо, которое разделяет твои чувства. Как необходимо мне стало общество Пиппы, я поняла только, когда она вскочила и скрылась в темноте, оставив меня в необъятной африканской ночи наедине с моими мыслями. Должно быть, она отправилась по следу гепарда, который мы нашли сегодня вечером.
Я увидела ее снова только рано утром — она гналась по равнине за водяным козлом. Наверно, она проголодалась — ведь запас мяса у нас кончился уже два дня назад, — и я обрадовалась, когда Джордж привез к вечеру небольшую козу. Чтобы Пиппа научилась разделывать добычу, мы отдали ей тушу целиком. Ей впервые предстояло самой распотрошить дичь. Она начала с задней части, затем погрызла ребра — свой любимый кусок — и наконец закусила печенкой. Потом она устроилась поблизости и приготовилась защищать добычу ночью, но я быстро подтащила тушу к своей палатке, чтобы к нам не лезли ни львы, ни гиены.
Я недавно достала холодильник, работавший на керосине. Без него нельзя было обойтись, потому что мясо портилось в этом жарком климате уже на второй день, а выбрасывать его было слишком накладно. На следующее утро я положила остатки мяса в холодильник и попробовала уговорить Пиппу прогуляться, но она перешла к маленькой хижине, где помещался холодильник, и продолжала нести свою вахту. Потом ей это надоело, и она разыскала старый футбольный мяч — игрушку, которая сохранилась еще с киносъемок в Наро Мору. Он где-то завалялся и сильно спустил воздух, но это как раз очень понравилось Пиппе — теперь его можно было держать в зубах.
Пиппа гордо носила мяч в пасти и явно предлагала поиграть. Пришлось нам с Локалем и поваром перебрасываться мячом, а Пиппа без устали гонялась за ним, пока он наконец не скатился в реку. Она рванулась вслед, но мочить лапы ей не хотелось; она дождалась, чтобы течением подогнало мяч поближе к берегу, и схватила его зубами. С победоносным видом она принесла мяч и положила у моих ног, прося поиграть с ней еще. К моему удивлению, Пиппа принесла поноску, как отлично вышколенная легавая, и мне захотелось проверить, сможет ли она повторить этот номер. Я снова бросила мяч в воду. Она тотчас же бросилась за ним. На этот раз она аккуратно подогнала его лапами к тому месту, где его удобно было взять, а потом побежала и снова положила его к моим ногам. Эта игра на несколько недель стала ее любимым развлечением. В дождливые утра Пиппа не раз притаскивала мокрый мяч и роняла его ко мне на постель — так ей хотелось, чтобы я встала и поиграла с ней. Вскоре она изобрела новый способ извлекать мяч из воды без особых хлопот. Нужно было только дождаться, пока его принесет течением к низеньким мосткам, которые мы построили напротив кухни, а там уж достать его было легче легкого. Иногда Пиппа так дрожала от возбуждения, что мячик, зажатый у нее в зубах, тоже ходил ходуном.
Поразительно, что Пиппа, по классификации «причисленная» к кошкам, проявляла сильный инстинкт подавать вещи, который больше роднил ее с собаками. Когда я рассказала об этом одному другу в США, он ответил, что мое удивление вполне оправданно: ведь именно эту способность приносить брошенные предметы считают одним из двух основных качеств у тех щенков, которых Ассоциация помощи слепым готовит в поводыри, потому что это признак готовности собаки служить человеку. Он добавил, что, возможно, именно по этой причине гепард — единственная из диких кошек, которую можно превратить в домашнее животное.
Несмотря на то что Пиппа страстно полюбила игру с мячом, она стала проводить все больше времени вне лагеря. Сначала она уходила только днем, но потом стала исчезать и ночью. Я знала, что она держится поблизости, но все-таки волновалась, потому что ела она очень мало и казалась беспокойной. Однажды она даже проявила агрессивность — стала трепать полотнище моей палатки и свирепо зарычала, когда я подошла. Я отвлекла ее и выманила на прогулку. Когда стемнело, она незаметно отстала и не возвращалась до утра.
Я сговорилась с Джорджем встретиться на следующее утро на полпути к лагерю Эльсы. По дороге я проезжала Кенмер-Лодж и заехала посмотреть на наше маленькое стадо коз. Как только я остановила машину, откуда ни возьмись появилась Пиппа, увидела пасущихся коз и напала на них как гром среди ясного неба. Мы побежали и с криками стали собирать блеющих коз. Наконец нам удалось загнать их и запереть в загоне. Тем временем Пиппа носилась за курами наших егерей. А те, вместо того чтобы спасать обезумевших птиц, посмеивались, стоя в стороне, и, видимо, подсчитывали, сколько можно будет содрать с нас за каждую убитую птицу. Но Пиппа никого не собиралась убивать: ей просто хотелось поиграть, и, несмотря на то что я четыре дня не кормила ее, она только ненадолго придержала лапами орущего цыпленка, а потом отпустила его целого и невредимого, а сама стала игриво кататься по песку. Я попыталась заманить ее в машину, но она вскочила на крышу и, стараясь удержать равновесие, поехала стоя; не доезжая до лагеря, она спрыгнула на ходу и скрылась.
Все это сильно задержало меня — а Джордж уже ждал в зарослях, — поэтому я поехала дальше, попросив Локаля принести немного мяса из лагеря и подманить Пиппу. Мы с Джорджем часто приезжали в лагерь Эльсы после ее смерти. И у меня иногда появлялось странное ощущение: казалось, что Эльса здесь, рядом, и как бы я ни была расстроена, вскоре меня охватывало чувство такого умиротворения, что все снова становилось на место. Джордж был встревожен — у бедняги Угаса несколько дней назад воспалился глаз. Пока мы говорили о болезни Угаса, в кустарнике неподалеку раздался подозрительный шорох. Мы пошли на звук и чуть было не застали врасплох прайд из шести львов. Свежие следы и примятая трава говорили о том, что львы поспешно ретировались при нашем приближении. Потом мы прошлись вдоль берега и видели, как ибисы хадада кормят двух птенцов в гнезде на дереве. Эти красивые птицы встречаются здесь довольно часто, но у гнезда мы наблюдали их впервые.
Я вернулась в лагерь к чаю одновременно с Пиппой. Она покивала головой, приглашая меня на прогулку. Пока мы гуляли, она часто прислушивалась к звукам, которые доносились из зарослей, но ни разу не пошла посмотреть, что там такое. Все объяснилось, когда мы вернулись в лагерь и Локаль сказал мне, что видел поблизости льва. Я хорошо знала, как Пиппа боится львов, и удивилась, когда она опять ушла на ночь. Но это был хороший знак — Пиппа сделала еще один шаг к вольной жизни: предпочла сама избегать врага, как и полагается дикому гепарду, а не рассчитывать на мою помощь. Еще три дня она приходила очень ненадолго, чтобы поесть, но при этом ни разу не пропустила свою любимую игру в мяч. Мне стало жаль бедную Пиппу: у нее было так мало радостей в жизни по сравнению с дикими гепардами, она всегда была одинока — разве мы могли заменить ей родную семью?